торопилась утром (в колледж опаздывала, пришла поздно, не заметила). Я помою через час (вечером, завтра утром). Что ты поднимаешь шум из-за мелочей? И вообще, зачем лишний раз тратить подсолнечное масло, его ещё полно осталось в сковороде после моих макарон.
По этим же причинам никогда не мылась ванна и не убирались вещи с диванов и столов. Полина расстраивалась из-за вечно занятой ванной, из-за луж на полу, из-за количества тратящейся воды, из-за невозможности привести домой бойфренда, с которым она теперь встречалась, главным образом, на его территории. Когда Арина одним вечером столкнулась во дворе с Полининым бойфрендом – чёрным, как смоль, нигерийцем с яркими белками глаз – она едва подавила вопль первобытного ужаса. Нигериец остался ночевать, и Полина вежливо попросила Арину занять пустующий диван в гостиной – две другие соседки уже третью ночь были в затяжном вояже в Брайтоне.
Арина провела неспокойную ночь, ворочаясь на узком диване, явно не предназначенном для сна, вздыхала и размышляла о жизни, смотрела на полную луну, сияющую между штор, и наутро встала невыспавшаяся и злая на весь белый свет. На следующий день в «Примарке» было приобретено второе одеяло и Арина известила Полину, что будет теперь спать на полу, не поясняя причин своего решения.
Глава 15. Пашка
Когда Дашка, наконец, родила сына, в английском роддоме молодую мать не продержали и суток. В тот же день Сергей забрал её домой, и целую неделю Арина приходила после колледжа помогать с младенцем. Пригодился опыт купания и пеленания маленькой Настюшки. Почему-то вспомнилось перепуганное лицо Инночки, когда та обнаружила, что Настюшка испачкала подгузник, и её нужно подмыть и перепеленать. Перспектива совершать эту процедуру на регулярной основе привела Инночку в состояние истерики. В свои двадцать два года она хотела от жизни чего-то более осмысленного и увлекательного, чем купание и пеленание младенцев. По счастью, Дашка не страдала иллюзиями по поводу материнства и быстро перенимала от Арины простейшие навыки.
В середине августа счастливые родители устроили своеобразные крестины. В церковь ребёнка не понесли, потому как оба ни во что не верили, но гостей всё равно собрали. Всё-таки большое событие. Устроили барбекю в саду, закупили сосисок и пива, соседи и друзья сидели до десяти вечера, разговаривали, вспоминали былые времена, и в какой-то момент Арине показалось, что она дома, среди своих, близких людей, что это обычные шашлыки на даче, по поводу или без повода, мероприятие одинаково замечательное само по себе. И вот-вот из дома выйдет отец, принесёт кружку чая, присядет возле её плетёного кресла, и они тихо помолчат, каждый о своём. А может, от толпы галдящей молодёжи отделится Олег и в очередной раз попытается разогнать её меланхолическое настроение. Она смахнула с себя воспоминания, как наваждение, и вдруг заметила, что в соседнем кресле, в двух шагах от неё, расположился Пашка, изрядно уставший от тусовки.
Огонь мангала давно потух, и в сад опустилась ночная прохлада. Выпивший добрых три литра пива Пашка полулежал в старом садовом кресле и смотрел на звёзды. Дашка с мужем и часть гостей давно перебрались в дом, а Арина, радуясь возможности поговорить с кем-то по душам, задержалась с Пашкой в саду. Долго не решаясь задать щекотливый вопрос о его неопределённом статусе, она зашла издалека.
– Как ты попал в Англию?
– По глупости. Все побежали, и я побежал. Беженец я. Политический. Диссидент. Почти настоящий. Протестовал против режима.
– Как же это тебя угораздило? Тебе же всего двадцать лет было! Юный революционер?
– А-а, молодые были, глупые, хотелось подвига. Я очень деятельный по молодости был, ещё со школы, этакий массовик-затейник, и постоянно на виду: то староста класса, то председатель пионерского совета, то комсомольский активист, самодеятельностью занимался, на баяне играл, разные праздники в школе проводил. Потом продолжил в институте, меня сразу заметили, стали во все мероприятия пихать. Мэр города приезжает – Паша с речью, инспекция из министерства образования – Паша с докладом, встреча с ветеранами – Паша с цветами, Международный женский день – Паша с частушками. В студенческом КВНе капитаном команды был, один раз в полуфинал выходили, нас по телевизору показывали. В Казань ездили, в Самару, в Москву. Я и пел, и танцевал, и экспромт мог выкинуть. Вот и допелся.
Пашка тяжело вздохнул и поёжился от холода. Арина побоялась, что он сейчас вернётся в дом и история останется незаконченной, но парень выдернул из-под себя спортивную куртку, на которой сидел, накинул на плечи и продолжил.
– На третьем курсе меня стали по профсоюзной линии продвигать – знаешь, все эти привилегии для избранных – базы отдыха, банкеты, бесплатные туристические путёвки. Постоянно тусовки, пьянки, танцы, самые красивые девчонки института вокруг вертелись, потому что мы были блатные. Владик у них был председателем профкома, башковитый пацан и свой в доску, такой в любую компанию впишется и кого угодно на что угодно подпишет, он для меня кумиром был. Ребята в профсоюзе постарше были, и я видел, что у них настроения революционные, такое выраженное недовольство режимом. Вот, вроде, жизнь меняется, новые времена наступили, железный занавес рухнул, с Америкой связи наладились, мы стали ближе к загранице, в России уже гласность, демократия, свобода слова и секса, а у нас всё как в советские времена. В общем, затеяли они митинг протеста на центральной площади. Мы вроде без злого умысла, организовали всё так, чтобы привлечь как можно больше молодёжи и студентов. Ребята из профсоюза политическую линию продвигали, а я песни-пляски организовывал. Ещё кучу ребят втянул, из тех, с кем вместе выступали на праздниках. Я в политику особо и не вникал, мне не очень интересно было. Конечно, хотелось больше свободы и демократии, но не до фанатизма. Воспринимал всё как очередную тусовку. Что-то вроде создания Союза студенческой молодёжи. Народу собралось много, мы бесплатные пирожки и напитки раздавали. Организаторы с плакатами и речами, а я больше на сцене да за кулисами вертелся.
Пашкин голос дрогнул от воспоминаний о той прежней, теперь уже навек утраченной жизни, которая даже ему самому показалась такой яркой, такой увлекательной, даже в чём-то героической.
– Лукашенко нас, конечно, не понял. Понагнал милиции. Произошло столкновение. Сам не знаю, как дело дошло до потасовки. Я из-за кулис выскочил, смотрю – народ разбегается кто куда, а часть группы с милиционерами бьётся. Я даже не знаю, кто первый начал. Может, и мы. В общем, нас восьмерых арестовали и отвезли в участок. Уже через два дня было ясно, что наша песенка спета. В тюрьму нас не посадили, ибо особого ущерба мы не нанесли, но мы ещё из участка не вышли, как уже знали, что вылетели и из профкома, и из института, и что висим на доске позора, и что наше дело в родной альма-матер в таких тонах подали, что мы ни в другой вуз не устроимся, ни на работу приличную не попадём. Деканат и ректорат сразу за свои задницы испугались, поэтому дружно облили нас грязью и заявили, что они к нашим идеям никакого отношения не имеют и о планах наших преступных даже не догадывались. Наставники мои тогда сразу смекнули, что всё их блестящее будущее обломилось. Что не будет больше ни санаториев, ни халявных банкетов, ни тёплых мест в горкоме, даже девчонок не будет – кому мы теперь нужны, вообще никому. Мы на следующей неделе должны были в Болгарию лететь на Слёт студенческой молодёжи, шестеро из нас, во главе с Владиком, и уже билеты были куплены, и визы оформлены, а теперь всё горело синим пламенем.
Он немного помолчал и бросил испытующий взгляд на Арину, оценивая степень её вовлечённости, от которой зависело, стоит ли посвящать едва знакомую девушку в свои шпионские истории и заслуживает ли она его доверия. Арина сидела тихо, неподвижно, и что-то в её позе или выражении лица убедило Пашку продолжать.
– Тогда Владика осенило, и мы разработали план. С помощью доверенных людей проникли в кабинет профкома и вынесли все документы по нашей поездке, в общей суете все про эту поездку забыли. А через два дня мы уже сидели в самолете Минск – София.
